Продолжение ответа отца Александра Лаврина (на письмо № 4)
|
Здравствуйте, уважаемый Рустик!
Попробую продолжить.
Сначала Ваши слова: «А почему я, собственно, должен просто верить?! Поверить и всё. А почему бы не поверить Корану? Ведь не менее всё складно и красиво».
На эти вопросы-восклицания можно отреагировать двояко. Если воспринимать их буквально, то отвечать, по существу, нечего. Т.к. в вере не может быть никакого долженствования. Да конечно же, решительно ничего Вы не должны. Не должны верить ни просто, ни сложно. И, безусловно, отложив в сторону Евангелие, можете отдать предпочтение Корану, или какой другой, приглянувшейся Вам религиозной идее, равно как и вовсе внутренне для себя исключить всякую возможность бытия Божия.
Можете! Повторюсь, это всегда свободный индивидуальный человеческий выбор: на чём захочу, на том и остановлюсь! Другими словами, в Церковь не заманивают пряником и не загоняют плёткой – вера не навязывается. Невольник – не богомольник. Исторические примеры обратного – привычное человеческое насилие. Сам же Христос служил, говорил, учил по принципу, который можно было бы сформулировать примерно так: хочешь – приходи и слушай, если то, что услышал и увидел тебе близко – иди за Мной.
Однако хочется думать (и вероятнее всего так оно и есть), что за каскадом Ваших вопросов всё же стоит иное. Возможно, Вы хотите сказать, что, прежде чем, кому-то поверить, нужно сначала его узнать.
В общем, с этим нельзя не согласиться. Есть даже характерное место в Евангелии. Помните, когда Иоанн Предтеча, будучи в темнице, посылает своих учеников ко Христу с вопросом: «Ты ли Тот, Кому надлежит прийти, или иного ждать?» Один из известных комментаторов Священного Писания (св. Иоанн Златоуст) обращал внимание на то, что Иоанн Креститель сам засвидетельствовал при водах Иорданских, что Иисус и есть ожидаемый Мессия. И когда свидетельствовал, сослался на прямое откровение от Бога. Иоанн слышал «глас Отца», говоривший: «Сей есть Сын Мой возлюбленный», он же с трепетом обратился ко Христу со словами: «Мне нужно крестится от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» Другими словами, сам Предтеча не мог сомневаться в своем исповедании. Но до сих пор именно он свидетельствовал об Иисусе, на тот же момент он был в темнице, и посольство своих учеников ему нужно было для того, чтобы Господь, наконец, Сам засвидетельствовал о Себе.
Что же отвечает Иисус Христос? «Слепые прозревают, глухие слышат, хромые ходят, прокаженные очищаются, нищие благовествуют, и блажен, кто не соблазнится о Мне». Он обращает внимание иоанновых учеников на Свои дела. Как бы так: сама Моя жизнь свидетельствует обо Мне.
Господь никогда Себя не доказывает, Он Себя только показывает. Поэтому, да, повторю, согласен с Вами, но уточню: для того, чтобы кому-то поверить, сначала нужно с этим кем-то встретиться. Можно, например, заочно расспрашивать о человеке других, наводить о нем справки и по этим данным даже составить, относительно своего вкуса, более-менее положительный или отрицательный портрет. Но это будет лишь мнение, построенное на опыте других. По-настоящему можно узнать, только встретившись и завязав личные отношения. Так – в жизни. Так – и со Христом.
И мнится мне, что желание у Вас этой встречи было достаточно сильное и, как видно, остается по сию пору. Даже в известном смысле она и состоялась, только тех самых искомых личных отношений так и не завязалось. А в связи с этим и узнавания Христа не случилось, и доверия к Нему не было обретено.
Вы негодуете: «Как верить Тому, Кто не познаваем?» Мне кажется, Вы здесь просто увлеклись. Ведь очевидно – мы всегда кому-то доверяем, вовсе не познав человека до конца, да это и невозможно. Мы не то, что другого – себя-то познать не можем. Человек – тайна. Поэтому-то, кстати, относительно его внутреннего состояния никогда нельзя вынести окончательного приговора. Мы можем меняться и, слава Богу, не только в худшую сторону.
Все дело в том, какой смысл Вы вкладываете в слово «не познаваем»? Если Вы думаете, что Бог не познаваем в смысле абсолютной для нас закрытости, то конечно, в такого бога поверить невозможно. Прежде всего, потому, что тот, кто совершенно для нас закрыт – для нас и не существует. Мы бы о нем просто не знали. Но ведь это не имеет отношения к непознаваемости Св. Троицы, которую мы исповедуем. Бог вовсе не закрывается от нас, наоборот, говорит: научитесь от Меня, значит, другими словами, как раз – узнайте Меня. Для этого Он воплощается, живет среди людей, т. е. являет Себя. Один из учеников Иисуса – Филипп, говорит на Тайной вечери: «Господи! Покажи нам Отца и довольно для нас». И получает ответ: «Видевший Меня видел Отца».
Обратите внимание, ведь только под конец евангельского повествования (в любом из четырех Евангелий), когда Господь добровольно отдает Себя на суд и распятие, на первый план как бы выходит именно человечество Христа. Но практически на всем протяжении евангельских текстов Он все время пытается открыть людям Отца, открыть людям Бога. Наоборот, призывает как раз к максимально возможному познанию Себя: «Пребудьте во Мне, и Я в вас», говорит о единении с нами: «Се Я с вами до скончания века. Аминь», объясняет даже, каким образом это откровение человека достигнет: «Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину…», что и случилось в День Пятидесятницы.
Другое дело, что Бог для нас неисчерпаем, Он вечен и бесконечен. Относительно Его всё творение ограничено. И сколько бы мы не пытались Его познать, перспективы дальнейшего познания все равно будут бесконечны. Но послушайте, это ли Вас смущает? Наоборот же, только в такого Бога, на мой взгляд, и может поверить человек, только возможность неограниченного совершенства и может вдохновить. Ведь в чем сама сердцевина искомого познания?
Например, для познания нашего мира требуется, прежде всего, мыслительный аппарат, исследование, эксперимент, логика. Но при этом любое новое открытие в научной сфере никогда не бывает феноменальным. Как только открытие произошло, оно становится общим достоянием. Любой может повторить эксперимент, любой может стать носителем этих знаний и практически их применять. Т. е. любым человеком оно познается от начала до конца. (Вероятнее всего, Вам знакомо имя нашего крупного физика Петра Леонидовича Капицы, это не тот, который ведет передачу «Очевидное-неверотное», а Капица-отец. Так вот, когда эксперимент полностью подтверждал какое-то очередное его открытие, он называл это не «открытием», а «закрытием». И правильно, то, в чём поставлена точка, становится уже неинтересным в нем уже не будет новизны, и пригодно только для практического применения).
Что же касается познания Бога, здесь всё как бы в обратной перспективе, как на иконах. Именно Сам Богочеловек Иисус Христос является Тем, кем призван стать каждый. Да, да, ни больше, ни меньше. Он пришел для того, чтобы быть не феноменом, а «начатком» спасения. В том и задача Церкви, чтобы человечество и Божество в человеке соединилось точно так же, как в Иисусе Христе: нераздельно и неслиянно (т. е., с одной стороны – полное единение, с другой – не перемешиваясь друг с другом, не подавляя друг друга). В этом, например, смысл Праздника Преображения. На горе мы видим, прежде всего, Человека, замысел о нем, каким Он должен быть. Собственно Человек – это Иисус Христос. Люди должны в Него вырасти. Это и имеет в виду ап. Павел, когда говорит о том, что мы должны войти в полный возраст Христов. По этой причине нам дана молитва Самим Господом, начинающаяся со слов «Отче наш». Т.е. мы обращаемся к Нему точно так же, как и Его предвечный Сын. Только Он Сын по Своей природе, а мы призваны быть сынами по благодати. По этой же причине Господь полностью отождествляет Себя с каждым из нас, когда говорит, что, кто сделал или не сделал что-то братьям Его меньшим (т. е. – любому из нас), тот сделал или не сделал Ему. Мы призываемся войти в Его жизнь, стать такими, как Он.
Значит, наоборот, Бог, приглашая нас разделить Его жизнь, дает нам максимальную возможность Своего познания. «Не в меру Господь дает Духа», - говорит Св. Писание. Другими словами, не столько, сколько заслужили, а сколько можем вместить.
В этом Богопознании есть определенные, очень характерные для любого человека этапы, в то же время у каждого это познание – личное. Именно потому, что любой из нас индивидуален, мы все разные, следовательно, и переживание личных отношений с Богом у каждого неповторимо. Возможность роста в этих отношениях безгранична. Поэтому это познание и не поддается, как в науке, описанию и измерению, оно не рационально.
И теперь самое главное – какое же оно и как осуществляется? Бог как бы дает нам новый инструмент познания в «Нагорной» проповеди: блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. (Это и к Вашему вопросу: как можно верить в Того, Кого ни разу не видел?). Не рацио, как в науке (и не зрение очей, которое само по себе ничего для доверия не дает), а сердечная чистота, ведущая к сердечному же единению с Ним, является краеугольным камнем в Богопознании. Потому что Бог, по свидетельству апостола Иоанна, есть Любовь. И вот она-то в Боге неисчерпаема. Не то, что не может быть познана до конца, а вообще – беспредельна, как беспределен и Сам Бог. Отсюда – та принципиальная Его непознаваемость.
И это Вас смущает?! Но если верить определению Иоанна-богослова, то как же может быть иначе? Именно в Боге нет и не может быть никакого «закрытия». Можно ли исчерпать Божию любовь? (Да даже и нашу несовершенную человеческую… Ведь мы не то, что исчерпываем чью-то или свою любовь, а просто, как правило, ее убиваем в себе, в другом, друг в друге).
Убежден, человек может поверить только в Такого, бесконечного Бога. Языческие религии изжили себя именно потому, что любое ограничение божества профанирует само божество. Достоинство человека слишком велико, чтобы поверить в ограниченного, полностью познаваемого бога, или лучше даже сказать – «понятного» бога. Т. е. бога, которого легко можно было бы втиснуть в доступные для нас логические рамки.
Впрочем, еще в первые века христианства были, подобные Вашим, возражения у гностиков: как нам познавать Бога, если вы, христиане, сами утверждаете, что Он не познаваем? Один из древних святителей (к сожалению, не помню имени) на это ответил кратко: «Я не могу выпить реку, но почему бы мне ни напиться из нее всласть, когда я жажду?»
По ходу прочтения Вашего письма сделаю небольшое замечание и на слова об апостоле: «Можно, конечно, утверждать, что я как апостол Фома. Но это не так. Ведь не стал я сатанистом…»
Не стоит увязывать ап. Фому и сатанизм. Апостол – свят и к сатанизму никакого отношения не имеет. После Пятидесятницы (Сошествия Духа Святого) он так же учил и проповедовал Евангелие, как и его собратья – ученики Христовы. Что же касается его сомнений, то вспомним, до прямого явления ученикам воскресшего Христа, никто из них так же не верил свидетельствам ни Марии Магдалины, ни иных жен-«мироносиц», ни Луки и Клеопы, узнавших Воскресшего во время преломления хлеба. Причем Иисус укорил их за неверие всем этим свидетельствам.
Так что ни один из учеников ничуть не отличался в этом смысле от Фомы. Просто его не было вместе с другими учениками, когда было первое явление Христово после Воскресения. И "неверие"-то Фомы, возможно, было от того, что в свидетельстве о Воскресении он услышал и увидел только человеческую реакцию свидетельствовавших, т. е. лица, слова, тон рассказывавших, возможно и были радостными и даже, наверное, восторженными, но в них не было ничего необычного, чтобы действительно свидетельствовало бы о доселе неведомом. Он не увидел в их поведении, на их лицах отсвета Воскресения.
В дальнейшем же, после Пятидесятницы, Воскресение Христово будет уже как бы печатью их души, поэтому, благовествуя, они не просто рассказывали об Иисусе Христе, а являли Его своей же жизнью, что и было причиной успеха апостольской проповеди.
Несколько слов о книге «Отец Арсений». Ваша цитата: «„Отец Арсений“, хорошая книга, трижды читал её, но (!), и тут тоже появилось „но“: это в первую очередь – книга, хорошо написанная человеком (человеками). Дело в том, что я был там, где и о. Арсений (не понимайте дословно). И нечего подобного не видел. Я видел: как пачками рвали Библии, как с людей срывали крестики и топтали их, как самым жутким образом богохульствовали и, убивая человека, с хохотом вопрошали у убиваемого: „Ну!? Где же твой Иисус?“ ...
У о. Арсения, Бог хоть как-то, чем-то проявлял Себя. А у меня (нас) – Он безмолвствовал абсолютно».
Уважаемый, Рустик, возможно, и в том лагере, где сидел о. Арсений так же рвали Библии и могли топтать любые святыни. И уж наверняка вовсю богохульствовали и могли с куражом и хохотом убивать, задавая подобные же вопросы. Вы правы, эта книга-воспоминание людей, которые непосредственно знали отца Арсения и были его духовными чадами. Но именно поэтому они и писали о том, что связано было непосредственно с ним, с его подвигом, а не в целом об общей лагерной жизни. Поэтому же очень многое осталось как бы «за кадром». И вероятно, в других бараках могли так же с горечью или самоуверенно утверждать: Бог Себя никак не проявляет, не может проявить, Он всегда безмолвствует! А я даже уверен, что так вполне могло быть и в бараке, где сидел о. Арсений. Ведь всё зависит от того: открыта моя душа для Бога, или нет. От того, чего я хочу от Него, от жизни.
Для кого-то, например, пребывание людей в неотапливаемой камере на лютом морозе несколько дней, и возвращение из нее живыми и здоровыми – явное чудо Божие, Его милость, а для кого-то – научный феномен, явление скрытых возможностей центральной и вегетативной нервной системы человека и в целом его организма. В книге, помнится, описаны и случаи, когда те самые «проявления» Божии видели отнюдь не все, а только избранные, хотя происходили на глазах множества. Для остальных, стало быть, эти явления милости Божией были неизвестны.
Нет, дело, конечно, не в таких «проявлениях» как чудеса. Они никогда не были доказательством бытия Бога. Вспомните, Сам Господь творил чудеса не для того, чтобы в Него поверили, а наоборот, творил их именно по вере людей. «По вере вашей да будет вам», – непреложные слова Господни.
Так не только с Богом, но и с каждым из нас в жизни. В какую меру, мы человеку доверяем, в такую его и принимаем. Вовсе не доверяем – никаких отношений от него не примем (и помощь, в том числе), пусть он даже и захотел бы нам искренне подарить их – самые, что ни на есть, добрые.
И теперь о самом главном. Ваш жгучий вопрос: почему же вера Вами оказалась потеряна? Или, может быть, точнее, оказалась так и не обретена?
Рустик, я Вам хочу предложить не готовый ответ, а поразмышлять вот над чем… Задайте себе простые вопросы: а что я ждал, жду от своих духовных поисков? Вот я ознакомился с Библией, прочитал свидетельства апостолов-евангелистов. Узнал из этих Книг жизнь Бога, ставшего Человеком, передо мной Его Жертва, Его заповеди. Я с Его жизнью, Его словами согласен? И что я хочу: Божьего или своего? Оправдания своей прошлой жизни и изменения своей настоящей участи, которая так горька и трагична, или внутренней встречи со Христом, единения с Ним? Но коль скоро Бог – есть Бог правды, то не сказочная, а реальная встреча может состояться тогда, когда человек в свою меру видит, что его с Ним разделяет, какая в человеческой душе «стена» Его закрывает.
Очень не хочется Вам что-либо навязывать, но снова просто предложу. Предложу молитву, которая, мне кажется, даже пусть безмолвно, как некий настрой, должна была бы присутствовать в любом нашем обращении к Богу, любом с Ним диалоге: «Господи, я вижу, насколько я не готов к Твоей евангельской жизни, но я переживаю, что я такой. Ни в чем себя оправдывать не хочу, сам во всём виноват – сам себя до всего довел – это злоба моей души, но я ничего с собой поделать не могу, не могу изменить свои чувства, желания, мысли… Вот я христианином и стал, чтобы Ты меня изменил. По настоящему, я всё таки хочу Твоей, благодатной жизни. Верую, Господи, помоги моему неверию!»
Попробуйте помолиться так, если и не такими словами, то с таким настроем, как знать, может, то, что Вы так мучительно ищете и будет в конце концов обретено.
Помогай Вам Бог, Рустик, держитесь, не отчаивайтесь, насколько мне известно, многие из нашей «Группы помощи заключенным» близко к сердцу приняли Ваше письмо и молятся о Вас.
Благослови Вас Господь, буду очень рад, если общение с Вами продолжится,
священник Александр Лаврин.
(Приложение к письму).
В своем послании мне хотелось поговорить о главном, что Вас волнует. О вере и ее обретении. Не знаю, насколько успел в этом, но старался писать, исходя из своего реального опыта церковной жизни и ее понимания. В конце концов, Ваши вопросы и сомнения, думаю, в той или иной форме, задавал себе любой человек, которого жизнь заставила искать смысл и в связи с этим – Бога.
Но, предлагая Вам свое видение остро стоящих перед Вами проблем, мне, к сожалению, не удалось увязать с ними одну волнующую Вас тему, безусловно, очень важную. Поэтому отдельно хочу поговорить по поводу Ваших рассуждений о добре и зле:
«Зло – добро. А если не будет совсем зла, где будет добро? Или что заменит зло, чтобы распознать добро? А замена обязательно будет.
Все эти понятия, аксиомы – относительны. Одно и тоже действие – поступок, в одном месте – характерное добро, в другом – характерное зло… Можно сказать: «На то и дан человеку разум от Бога, чтобы различать». Можно много чего и другого сказать, но поймут ли друг друга собеседники? Ведь факт, вы в шоке от моих слов о грабеже, воровстве и убийствах. А когда сотрудник какой-либо службы, исполняя инструкцию, убивает, это оправдано, это по закону. Все это принимают, мол, государственная необходимость… все равны перед законом, либо – «да», либо – «нет».
Уважаемый Рустик, «эти понятия» относительны только в рамках человеческой этики и юриспруденции. Т. е. исключительно в контексте неких культурных человеческих связей. По существу же, «эти понятия» базовые и имеют непреходящий, четко различимый смысл. Только первое из них (добро) абсолютно, а другое (зло) – нет. В данном случае, для нас важно не его относительность, а его ограниченность во времени, вне времени зло не существует, и существовать не может. Но вспомним Апокалипсис, когда вострубит седьмой Ангел, сказано: «И времени больше не будет»…
Вообще, сами эти вопросы, на мой взгляд, всё-таки очень искусственны. Например, следующее за ними утверждение Вами подается безапелляционно, прямо, как некая неизбежность, что де, ежели зла не будет, то непременно для распознавания добра должен быть (возникнуть, появиться?) некий злозаменитель. Вот уж, право… Да вовсе – нет.
Давайте разбираться.
Прежде всего, нам необходимо выйти за пределы «относительности» системы координат, в смысле: добро для одного может быть злом для другого, или как Вы говорите: «одно и тоже действие – поступок, в одном месте – характерное добро, в другом – характерное зло».
Хочу Вам напомнить один текст (наверняка, Вам известный) Священного Писания, пусть сейчас и не очень для Вас авторитетного, но в данном случае обращаю Ваше внимание не на авторитет Писания, а на смысл же… Это Первое послание к Коринфянам ап. Павла: «…я покажу вам путь еще превосходнейший. Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13, 1-10).
Любовь и есть собственно добро, от которого никто никогда не откажется. Даже минимальное ее проявление никогда не бывает частичным. Когда человек любит, он отдает себя всего, просто в зависимости от обстоятельств, когда-то это проявляется, с житейской точки зрения, в чем-то незначительном, когда-то – в великом. Я уже касался этого в первом письме, но сейчас повторю. В земном служении Христовом, Крест был наиболее полным выражением Его любви, но это не значит, что все, что Он делал до Голгофы было мельче и только некой тренировкой в преддверии главной Жертвы. Нет, Он отдавал Себя всего в любых обстоятельствах, любым людям, всегда исходя не из Своих интересов, а из интересов тех, кто Его окружал, к кому Он пришел послужить.
Такова природа любви. В любых ее проявлениях мы получаем все сполна. Вновь вспомню Ваш рассказ об исповеди и молодом священнике, с которым Вы столкнулись. Всего-то, казалось бы, несколько простых слов, но память об этой встрече Вы бережете. Теплое сочувствие, сердечное (всегда как бы сквозное) понимание делает не одиноким, дает возможность опоры.
Здесь, кстати, коснусь и Вашей мысли об «относительности» действий. Знаете, часто бывает так, что человек обратившись к Богу, хочет обязательно сделать кому-нибудь что-то хорошее, обязательно как-то помочь (сразу оговорюсь, в данном случае, я не имею в виду случаи беспрестанных нравоучений-поучений новообращенными неофитами своих родственников, друзей и знакомых, что делает жизнь людей, в конце концов, совершенно невыносимой). Но, как правило, вся эта помощь на первых порах бывает какая-то неловкая, «кургузая», часто, вообще, «медвежьей услугой». Ведь опыта подобной жизни у человека еще никакого нет. Такая помощь может вызвать у кого-то и досаду, и раздражение, и негодование. Но самое главное, в данном случае, не в том, что получилось «на выходе», а в самом бескорыстном желании. Уверен, такое некультяпистое добро будет дорого в очах Господних. Оно, вероятнее всего, будет дорого и для чуткого человека, даже, если ему после и всё переделывать придется. А опыт… опыт – дело наживное, со временем, если искреннее и бескорыстное желание останется и укрепится, научится помогать искусно. Один христианский апологет сказал: Господь принимает и наши ошибки, если они искренни.
Так что, даже при явной, казалось бы, относительности действия (для одних – добро, для других, то же самое оборачивается «головной болью»), добро все равно не перестает оставаться собою, не трансформируется оно во зло. Потому что в реальности нет самих по себе неких понятий добра и зла. В этом смысле рассуждения об относительности добра и зла – только «теоретизирование по поводу». Всегда есть конкретные носители того и другого, без них нет ни добра, ни зла. Человек бывает разным: когда-то добрым, когда-то злым, когда-то праведным, когда-то грешным, «от полноты сердца говорят уста». Вот чем исполнено в данный конкретный момент мое сердце, так я и буду думать, говорить и делать. Исполнено любовью – даже мое несовершенное добро будет восполнено ею. Исполнено гордостью, хитростью, лукавством и подобным – даже, если я кому-то и помогу, исходя из своей выгоды, все равно это добром для меня не будет и душу мне не выстроит.
Что же касается зла… Если собственно добро – это любовь, значит, собственно зло – это всё, что нелюбовь. Так же, как свет и тьма. Ведь тьма – это не некая субстанция, а просто отсутствие света. Поэтому для того, чтобы распознать свет, вовсе нет никакой необходимости знакомиться с тьмою.
По поводу света-тьмы и добра-зла и как то и другое реализуется в конкретной жизни, хочу привести еще один приточный библейский образ. В Евангелии есть место, где Христос говорит о том, что «светильник телу есть око, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло. Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе тьма, то какова же тьма» (Мф. 6, 22-23).
Вот представим: допустим, Вы человек доверчивый и простодушный, совершенно при этом ничего не понимающий, скажем, в живописи и вообще в изобразительном искусстве. А я – человек хитрый, себе на уме, надменный и при этом, например, отменный художник. Мы с Вами встречаемся, знакомимся. Понятно же, коль скоро я художник, наблюдательности, чисто профессиональной, у меня значительно больше. Следовательно, я сразу подмечу у Вас не только явные, но и мало заметные детали, как внешности, так и характера. Замечу асимметричность Вашего лица, недостатки телосложения, родимые пятна, словом, кучу всяких «изъянов», по тону и манере Вашей беседы подмечу изъяны и недостатки Вашей натуры, Вашего характера. При этом наблюдения мои, повторюсь, как профессионала, могут быть весьма тонкими.
Вы же, в свою очередь, ничего такого во мне можете не увидеть, не заметить, даже не подозревать, что что-то подобное в человеке может распознаваться, и вполне непосредственно и открыто со мной общаться. Вы можете очень мало внимания обратить и на мою внешность, и на нюансы моего характера, однако увидите во мне главное – человека! Я же со всей своей наблюдательностью его-то как раз в Вас и не увижу! Хотя, казалось бы, глаза одинаковые, в них одни и те же рецепторы, более того, мне, как художнику должно быть, вроде, все виднее, а вот, поди ж ты… оказывается «око» наше весьма избирательно, и зависит эта избирательность от сердечной чистоты: мы видим то, что хотим увидеть, слышим то, что хотим услышать. Отсюда, кстати, и слова Христовы о том, что мы, имея уши, не слышим…
Теперь хочу ответить и на Вашу фразу: «Можно сказать: «На то и дан человеку разум от Бога, чтобы различать».
Не знаю, может быть Вам так, кто-то уже ответил, или Вы сами решили смоделировать «правильный» ответ «правильного христианина», но он очень неудачный. Конечно, кто ж спорит, ничего у нас без разума не обходится. Однако в вопросе: «как различать добро и зло?» не он стоит во главе угла. Добро и зло распознается не разумом, а совестью. В катехизисе и в русском переводе Священного Писания (в Послании ап. Петра) Вы могли прочитать, что в крещении мы обещаем Богу добрую совесть. Но в греческом и церковнославянском текстах более правильный перевод. Там сказано, что в этом Таинстве мы испрашиваем у Бога доброй совести. Она-то, именно добрая совесть, как дар Божий и помогает различать, где у меня к моему добру примешивается мое же собственное зло и где к моей правде примешивается моя же собственная ложь. Ведь у человека внутри – то и другое, порой, так перемешано и срослось, что не всегда даже возможно одно от другого отделить. Здесь-то в помощь совести включается разум, но без нее в этом ключевом вопросе разум бессилен, и с такой же легкостью и даже часто изощрённостью услужливо включается в бессовестное самооправдание.
И, наконец, Ваш пример об убийстве. А по сути, о еще одной ветхозаветной заповеди: не убей. «Все равны перед законом», – говорите Вы, – «либо – «да», либо – «нет». Вот мне в связи с этим и захотелось взять не уровень Уголовного кодекса, а максимально – Закон Божий. Тем более, что все десять заповедей Моисеевых, в которые входит и «не убей» безусловно вошли в канон Нового Завета.
В то же время в православных святцах мы видим святых воинов-мучеников, на Руси – благоверных святых князей, немало воевавших, а значит, убивавших.
Несмотря на то, что эта заповедь была и остается для Церкви свята, вопрос с войнами, и неизбежных при этом убийствах, никогда не представлял в ней какой-то серьезной богословской проблемы, или, тем более, неразрешимого противоречия. Т. к. для Церкви всегда был важен мотив воинской брани и личное отношение к противнику. Есть в Евангелии такие слова: «Нет больше той любви, разве как душу свою положить за друзей своих». Вот этим и руководствовались святые воины. Если против людей, которых они должны и могли защитить опускали копье, то они не прятались за фарисейски механическое понимание заповеди «не убей», а опускали забрало и сами нацеливали копье. Но была одна особенность. Они при этом не должны были ненавидеть своего врага. Т. е. если, паче чаяния, враг менял свое решение и поднимал копье, то они должны были с готовностью встретить его в распростертые объятья.
Эту разницу хорошо показал уже упоминаемый мною митрополит Антоний (Сурожский) на примере отрывков из двух известных песней. В Марсельезе есть такие слова в переводе на русский: мы в бой пойдем и пусть прольется черная кровь врага… В Белой армии была песня (которую, переделав, подхватила потом Красная армия, и большинство ее знают именно в этой редакции), где припев звучал так: смело мы в бой пойдем за Русь святую, и как один прольем кровь молодую.
В первом случае акцент ставится на враге, у которого даже кровь – «черная»! Во втором – о враге – вообще, ни слова, главное же – в решимости пролить свою кровь за то, что для человека свято и дорого.
Но даже, если не брать высоких примеров масштабных исторических коллизий и войн... Вот Вы сравниваете грабеж, воровство и убийство с убийством, совершенным неким сотрудником, исполняющим инструкцию. И утверждаете: все равны перед законом, либо – да, либо – нет. А я Вам предложу сделать выбор в такой ситуации. Представьте: у Вас есть родные или близкие Вам люди, на которых кто-то напал, вот с той же целью воровства, грабежа, насилия и убийства, а Вы, допустим, отец, брат, или друг! Вот извольте, Ваши действия, как православного христианина… Вы же мужчина. Или, может, это библейское противоречие, скажете? Да нет, уверен, если у Вас есть близкие люди, которые будут надеяться в такой решительный момент на Вашу защиту, Вы просто встанете между насильником и ими. А в пылу борьбы, как знать, Вы можете невзначай нападавшего и жизни лишить. И более чем уверен – совесть Вас обличать в этом не будет!
Нет здесь противоречия. Заповедь «не убей» не только говорит о том, что я не имею власти над чужой жизнью по той простой причине, что никогда не призна`ю чьей-либо власти над своей собственной (поэтому-то, кстати, и не имею права себе разрешить забрать жизнь другого, исходя из любых своих целей). Но и предполагает остановить убийцу. И если я мог и не сделал этого, то сам становлюсь соучастником преступления. И именно потому, что перед законом мы все действительно равны!
Я это написал вовсе не для того, чтобы Вас обвинить. Души наши падшие, согрешить любым грехом в любое мгновение может каждый из нас. И если мы когда не грешим, то это всегда – милость Господня! Но для каждого из нас важно иметь решимость назвать всё своими именами. Одно дело, оправдывать себя обстоятельствами, «такой» жизнью, или, как в Вашем случае, лицемерными людскими оценками: вот здесь суд один, а здесь – другой, хотя, и там и там – убийство. И совсем другое – назвать грех грехом вне зависимости от оценочных характеристик коголибо, без оправданий честно признаться: хотел своего, Господи, за счет других.
И еще добавлю. Как-то я присутствовал при начале разговора моего друга священника с одной рабой Божией. Она сетовала на многое: на жизнь, на людей, на неблагодарность родственников и знакомых, на то, что с ней редко кто общается, на одиночество и, как часто в таких случаях бывает, с горьким вздохом приговаривала, что она-то, в свою очередь, никогда никого не обижала и всю жизнь всем только добро делала.
На последнее утверждение отец, улыбнулся и сказал: «Матушка, милая, если где появляется такой человек, который никого не обижает и всем только добро делает, то за ним целые толпы народа начинают ходить, потому что, кто ж добро даром не захочет получить?».
И действительно, святые как раз и были теми людьми, которые просто никого не обижали и всем только добро делали. И это был такой феномен в общей жизни, что, например, к таким, как преп. Серафим Саровский или преп. Амвросий Оптинский приходили за день невероятное количество народу, по свидетельствам современников – до тысячи человек. Именно потому, что их добро никогда не было «относительным» и раздавали они его даром.
Рустик, если у Вас возникнут какие-то вопросы, недоумения и несогласия, без смущения, прошу, откровенно высказывайте их. Обсудим. Я прекрасно понимаю, что всё в одно или несколько писем не вместишь.
P.S. Эти письма были написаны до того, как Вы прислали свой ответ. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что наш разговор не для того, чтобы доказать кому-либо что-либо. Поэтому Ваша «капитуляция» («вот, я отступил по всему фронту, сдаюсь и поднимаю руки…») как некоего оппонента ведь и не нужна совсем.
Если я Вас правильно понимаю, Вам хочется посмотреть, как те, кто называют себя верующими, смотрят или могут смотреть на те проблемы и вопросы, которые нерешенными стоят перед Вами. Мои письма и есть попытка поделиться своим видением, с надеждой – может, что-то из общего текста Вам покажется не «высосанным из пальца», а живым и близким. И что тогда это дало бы возможность Вам на что-то опереться.